like
like
Новости Новости собора
«ИХ КРОВЬ СМЕШАЛАСЬ С КРОВЬЮ ХРИСТОВОЙ»
18 апреля 2018 г.


Отцы говорят, что когда ты читаешь о святом, он молится о тебе. Ничем другим невозможно объяснить то, что происходит, когда читаешь «Пасху Красную», — книгу об убиенных мучениках отцах Василии, Трофиме и Ферапонте. Такое чувство, будто уже настала Светлая седмица, открыты во всех храмах Царские врата, идут легкими ногами радостные крестные ходы, и счастливые, как никогда, люди поднимают лица к небу, чтобы капелька святой воды упала и на них, — и звонят, звонят по всему Отечеству колокола.

— Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе!

Двоих иноков — отца Трофима и отца Ферапонта — убили на звоннице, когда они тянули руки к небу, чтобы прозвонить этот лучший из звонов — пасхальный. Отца Василия — чуть позже, во дворе: он услышал, как ударили в набат вместо привычного пасхального звона, и поспешил на помощь братьям.

«Первым был убит инок Ферапонт. Он упал, пронзенный мечом насквозь, но как это было, никто не видел. В рабочей тетрадке инока, говорят, осталась последняя запись: “Молчание есть тайна будущего века”. И как он жил на земле в безмолвии, так и ушел тихим Ангелом в будущий век.

Следом за ним отлетела ко Господу душа инока Трофима, убитого также ударом в спину. Инок упал. Но уже убитый — раненый насмерть — он воистину “восста из мертвых”: подтянулся на веревках к колоколам и ударил в набат, раскачивая колокола уже мертвым телом и тут же упав бездыханным. Он любил людей и уже в смерти восстал на защиту обители, поднимая по тревоге монастырь.

У колоколов свой язык. Иеромонах Василий шел в это время исповедовать в скит, но, услышав зов набата, повернул к колоколам — навстречу убийце».

«Даже годы спустя пережить это трудно — залитая кровью Оптина и срывающийся от слез крик молодого послушника Алексея: “Братиков убили! Братиков!”», — пишет в своей книге Нина Павлова.

Она долго не хотела браться за этот труд — с этого и начинается её замечательная книга, способная растопить Христовой любовью самое ледяное сердце: «Начну с признания, стыдного для автора: я долго противилась благословению старцев, отказываясь писать книгу об Оптинских новомучениках по причине единственной — это выше моей меры, выше меня».

Отпевание Оптинских новомучеников
Отпевание Оптинских новомучеников
Сегодня, по прошествии десятилетия после первого издания, Нина Александровна говорит тоже самое: «Я всегда говорила и говорю — это не моя книга. Я даже сначала не хотела ставить подпись, но в мартирологии нет свидетеля безымянного, боязливого. Это — свидетельство, и я — свидетель».

Автор книги «Пасха Красная» своё авторство отрицает: «Я молилась, плакала у могилки отца Василия: “Батюшка, я никто и ничто, — а он был мастер слова — пусть я буду дудочкой в твоих руках, сам напиши, сам сделай!” Всё шло через них — это абсолютно не моя заслуга».

Блестящая писательница, четверть века она живет у Оптиной пустыни. Мы никогда не виделись, говорим теперь по телефону — я звоню из Москвы, — но ее голос звучит, как голос очень родного человека. Я прошу ее рассказать, как писалась «Пасха Красная».

«Благословили — надо исполнить это послушание, — рассказывает Нина Александровна, — А послушание оказалось чрезвычайно трудным, и слез я тут пролила немало. Ведь у монахов скрытная тайная жизнь». Самым трудным оказался сбор материалов о жизни отцов. Она сравнивает его с тем, как по кусочкам склеивают осколки разбитой греческой амфоры — у одного есть фрагмент, у другого. Порознь эти кусочки мало что значат. Но если собрать их воедино, то сложится, наконец, бесценный орнамент, и приоткроется тайна монашеской жизни.

«Они хотят, чтобы мы были едины в любви»

Отец Ферапонт в нижнем ряду справа
Отец Ферапонт в нижнем ряду справа
«Я все время ходила на могилки новомучеников. Вот встречаю у могилок игумена Тихона, скитоначальника:

— Батюшка, нет никаких сведений об отце Ферапонте. Расскажите хоть что-нибудь.

— Нина, я бы с радостью рассказал, но я сам ничего не знаю. Помню только, что в трапезной, у входа, сидела бабушка и вязала носки. Ферапонт подходит к ней и спрашивает: «Трудно вязать?» — «Совсем не трудно. Хочешь, научу?» А что было потом, не знаю.

Иду дальше. Встречаю паломника из Донецка — Сережу Каплана. Он рассказывает, что отец Ферапонт связал и подарил ему носки, которые он только на праздники надевает в церковь.

Иду дальше — к храму. Встречаю Сережу Лосева — ныне уже покойного, — он работал на послушании в Оптиной, резчик. Сережа рассказывал, как Ферапонт искал для себя занятие, чтобы с Иисусовой молитвой что-то делать. Он бывал в Дивеево, — там блаженные вязали носки, занимаясь Иисусовой молитвой, у них «вязать» и означало «молиться». Попробовал и отец Ферапонт вязать, но все носки просят, — а всякому просящему дай, — вот он потом и перешел на резьбу…

И вот так, пока я шла от могилок до храма, сложился цельный рассказ. У меня никогда не было никаких видений, но тут меня обожгло горячее чувство, — как же наши новомученики любят нас! Они хотят, чтобы мы собрались все вместе, как кусочки той разбитой вазы, — и были едины в любви.

Иногда меня благодарят за книгу, но я сама благодарна — за тот опыт, который я приобрела, работая над нею. Конечно, мы часто произносим: «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых». У Бога все живы. Умом это понимается, а сердце молчит. А тут был тот

живой опыт общения с новомучениками, когда я получала материалы и сведения в основном от них. Приведу несколько примеров.

Монахи по своей природе — очень добрые люди. Когда я начинала работать в издательском отделе монастыря, а отец эконом спросил, чем помочь, я сразу ответила, что нужен большой амбарный замок, чтобы запереть все рукописи и не выдавать их монахам. Потому что «просящему дай». В итоге письма отца Нектария — подлинники! — исчезли из монастыря, как и дневник отца Василия. Подарили дневник кому-то. Шлём письма во все концы, но не можем ничего отыскать..

И вот прихожу я в очередной раз плакаться на могилку к отцу Василию: «Батюшка, о чем писать, если нет материалов? И дневник ваш не отыскать».

Вдруг бежит человек. Босой — паломник такой был, немножко юродствовал, — несет тетрадку какую-то, читает на ходу. Подбегает ко мне, вручает: — «Вам!» Это был дневник отца Василия».

«Отец Ферапонт, ответь на письмо!»

«Еще случай. Мы с игуменом Филиппом — его благословили помогать мне, — два года рассылали письма по местам, где жил и работал до монастыря отец Ферапонт. Я даже вкладывала всегда в письмо конверт с обратным адресом. И — никакого ответа.

И вдруг приходит письмо — из Ростова, от католика. Малограмотное письмо, хвастливое: я, пишет он, привел отца Ферапонта к Богу, я его наставлял, вызывайте меня в Оптину пустынь, я буду руководить вашей работой.

Неприятное письмо. Тем не менее, надо ответить. Сажусь. Тут котенок, — хвать это письмо, и убежал с ним. Отловила котенка, отняла. Сажусь снова за ответ. А лето, окно открыто… Ветер швырь — и унес это письмо, бегала я за ним по всему огороду.

В общем, неделю мучилась — никак не могу ответить. А ответить надо. Пришла я на могилку к отцу Ферапонту и говорю в сердцах: «Отец Ферапонт, имя тебе слуга — а Ферапонт переводится как “слуга”, — вот ответь, пожалуйста, на это письмо, я уже измучилась». И кладу письмо на могилку.

И тут из-за моей спины выглядывает монахиня Любовь из Ростова, читает адрес на концерте и говорит: «О, это же от Феди-горбуна!»

И рассказывает, что Федя-горбун никогда не приводил о. Ферапонта к Богу, — тот уже был в Оптиной, когда Федю сманили католики. И Федя превознесся — стал всех учить и обращать. Монахиня Любовь близко знала отца Ферапонта, и когда сообщила ему, что Федя перешел к католикам, тот ужасно расстроился: «Ой, беда-беда, матушка, вы уж не оставляйте Федю!» И когда она в следующий раз приехала, принес ей книги с рассуждениями святых отцов о католицизме — специально подобрал: «Матушка, пожалейте Федю. Помогите ему!» Вот такой ответ на письмо».

«Отец Трофим, без воды мы остались, что делать?!»

Инок Трофим
Инок Трофим
«Я уже дописывала книгу, как однажды мы остались без воды, — раньше брали у соседа, из колодца перед воротами, а тут он, человек неверующий, вдруг сделал крышку и повесил на колодце замок.

Колонка далеко — километр идти. Ну, ведро принесешь для чая и супа, а помыть посуду и постирать?

Пришла на могилку к отцу Трофиму и жалуюсь: «Отец Трофим, без воды мы остались, что делать?!» Иду от могилки — навстречу отец эконом, игумен Досифей.

«Нина, — говорит, — у нас сейчас на хоздворе геологи бурят воду, вот как они закончат, я к тебе их пришлю». — «Батюшка, да денег нет!» — «Ничего-ничего, найдешь». В тот же день к вечеру у меня эти геологи пробурили воду, денег взяли очень мало, и опять — маленькое чудо: у других воду нашли на глубине тринадцати метров, семнадцати и даже двадцати. А тут всего семь с половиной метров, — и добрались до подземного озера на каменном плато. Чистейшая вода! И когда сосед возил пробы в Москву, в лаборатории даже удивились: Откуда? Такой чистой воды они давно не видели.

А на следующий день игумен Антоний говорит: «Нина, проводи воду в дом, пока нет заморозков». — «Батюшка, да где же мне столько денег взять?» — «Мы сейчас для Фроловского храма трубы закупили, сантехнику, тебе привезут. Со временем отдашь, расплатишься, а нет — бери во славу Христа». Вскоре у меня в доме были водопровод, душ и все городские удобства. И это очень похоже на Трофима, — он был человек-огонь.

Помню такой случай. Стоим мы возле храма, и один инок задумчиво рассуждает: «Надо бы сделать в келье полку для икон. Но где взять фанеру, и вообще — как эти полки делают?» Трофим говорит: «Сейчас приду!» Убежал куда-то, и уже через полчаса у этого инока была в келье прибита полка. Он всё делал сразу, радостно».





«Иди, мой хороший»

«Двадцать лет прошло. А сердце всё равно плачет, потому что встретить такого духовника, как отец Василий, — это большая редкость», — говорит Нина Александровна.

«Ярко вспоминается первое впечатление от отца Василия. Это был, кажется, 1989 год. Разорённая Оптина, а в обители живут в основном миряне. По двору бродят коровы, козы, свинка чешется боком об угол храма.

Оптина пустынь в 1990-е гг.
Оптина пустынь в 1990-е гг.
Но самым большим бедствием для нас в ту пору был железнодорожный магазин, находившийся в одном из братских корпусов. Со времен Кагановича железнодорожников одевали в форму и хорошо снабжали. И вот кругом дефицит, а в этом магазине во времена горбачевского сухого закона торгуют водкой. Со всех окрестностей в Оптину устремляются люди, и возле магазина кипит битва.

Натерпелись мы немало. Помню, пожаловалась игумену Ипатию: «Батюшка, эти алкоголики опять!» А он мне: «Да как вы можете так говорить о людях?» Конечно, нехорошо кого-то осуждать, но вот сценка у магазина. Молоденький тракторист, местный оптинский житель, уже купил бутылку, выпил и рвется в магазин обратно. Его отшвыривают, не пропускают, а в итоге завязывается нешуточная драка, после которой лицо тракториста уже в крови.

Тракторист нехотя умылся у водопровода, а отец Василий тем временем сидел у врат монастырских, встречал паломников. Собственно, ворот еще и не было, — бревна там лежали — вот на бревнах он и сидел. Походит тракторист, садится рядом, они беседуют о чем-то.

Прохожу мимо и слышу: «Отец, вот зачем разрушают храмы? Кому они мешают?» И так мирно они беседуют, будто не было ещё минуту назад этого агрессивного драчуна-пьяницы. Тракторист был единственным гармонистом в нашей оптинской деревне, и именно ему, убеждена, отец Василий посвятил потом стихотворение:

Лик луны был светел и лучист,
В монастырь пришел ночной покой.
И нежданно местный гармонист
надавил на клавиши рукой.

Встал я посреди тропы пустой
И глаза мне слезы обожгли.
Боже, как похож на голос Твой
Этот одинокий зов любви.

В этом, казалось бы, опустившемся человеке отец Василий увидел образ Божий и расслышал одинокий зов любви. Он любил людей той несказанной любовью, какой любит нас, грешных, Иисус Христос.

Отец Василий беседует с паломниками
Отец Василий беседует с паломниками
Вспоминаю такой случай. Мой сын, хотя и крестился прежде меня и первое время усердствовал в подвигах, вдруг перестал ходить на исповедь и долгое время не причащался. Я даже боялась, что он отойдет от Церкви.

В Оптиной исповедовал один приезжий батюшка, народа к нему почти не было, и я подтолкнула сына к нему. Смотрю — он тут же отошел от аналоя, а батюшка говорит: «Зачем тратить на него время? Он сам говорит, что он не готов ни к исповеди, ни к причастию».

Рядом исповедовал отец Василий, и я буквально взмолилась: «Батюшка, возьмите сына на исповедь» О чём они говорили у аналоя — это тайна исповеди. Но смотрю, мой сын вдруг заплакал, и у отца Василия слёзы на глазах. Тут как раз Причастие началось. А отец Василий обнял сына и говорит: «Иди, иди, мой хороший». И сын пошел причащаться, а сам всё оборачивается на отца Василия со слезами радости на глазах.

Собирая материал для книги, я опросила, наверно, человек двести, и многие говорили, что исповедь у отца Василия — это возвращение блудного сына в объятья Отца».

Отец Василий среди братии. Пасха 1990 г.
Отец Василий среди братии. Пасха 1990 г.
                  

«К отцу Василию ходили очень трудные люди»

«Отец Василий не любил поучать, говорил мало и скупо, и чаще говорил очень просто: “Ну, зачем тебе это? Это не твоё”.

И люди в состоянии окаменного нечувствия вдруг оттаивали рядом с ним, начинали раскрываться, обличая себя за те стыдные поступки, в которых раньше не смели признаться. Они плакали и радовались одновременно. Как не плакать, если нет предела тому падению, когда человек ест из одного корыта со свиньями? И как не радоваться, если тебе, последнему грешнику, отверсты объятья Отча, а Бог есть любовь и только любовь?

Даже батюшки знали это свойство иеромонаха Василия и, бывало, говорили сокрушенно: «Слушай, я с тобой не справляюсь. Иди к отцу Василию». К отцу Василию ходили очень трудные люди.

Вот типичная картина — к аналою отца Василия стоит очередь, а чуть поодаль жмутся те, кому трудно подойти на исповедь — из-за страха, стыда или иных искушений. Отца Василия отличала та необыкновенная чуткость, когда он мог вдруг обернуться к этому зажатому человеку и сказать: «Ну, что у тебя? Иди сюда». Именно они, эти люди, рассказывали потом, что исповедь у отца Василия — это возвращение блудного сына в объятья Отца.

Были, наконец, и те, кому трудно подойти к причастию. На моих глазах один такой болящий человек — он жил при Оптиной, — пошел после исповеди у отца Василия к Причастию… и вдруг убежал из храма. А отец Василий догнал его и, обняв за плечи, повел к Чаше. К сожалению, эти немощные болящие люди после смерти батюшки уехали из Оптиной, ибо без поддержки отца Василия они уже не справлялись с требованиями монастырской жизни.

«Главный подвиг их жизни — это подвиг покаяния»

Преподобный Нифонт, епископ Кипрский, писал: «До скончания века не оскудеют на земле святые. Но в последние годы скроются от людей». А монашеская жизнь о. Василия, о. Трофима и о. Ферапонта была настолько скрытной, что никто не мог даже помыслить, что среди нас живут святые, пока не начались чудотворения и исцеления по их молитвам.

Но наблюдательные люди всё же замечали, что главный подвиг их жизни — это подвиг покаяния. Отец Василий, например, писал в дневнике: «Иисусова молитва — это покаяние. Постоянная Иисусова молитва — это постоянное покаяние».

Его часто спрашивали: «Батюшка, а что главное?» — «Главное донести свой крест до конца. Без креста нет Христа». Помню, я однажды спросила у своего старца архимандрита Адриана (Кирсанова): «Батюшка, научите — как жить?» Он посмотрел на меня и говорит: «А ты смотри, куда ножки Христа идут. И иди за Ним». А ножки Христа ведут на Голгофу. И жизнь тричисленных Оптинских мучеников была безоглядным следованием за Христом вплоть до той их смертной Голгофы. Отец Василий не случайно писал в дневнике: «Милость Божия дается даром, но мы должны отдать Господу всё, что имеем».

О монахах старой Оптиной говорили, что они на цыпочках перед Господом ходят. И у отца Василия было такое благоговение перед тайнами Божьими, что когда одна моя знакомая пожаловалась ему, что не успевает прочитать утреннее правило, потому что надо накормить завтраком сына, а потом бежать на работу, он сказал ей с трепетом: «А достойны ли мы произнести само имя Господа?» Недостойны. А еще он писал в дневнике, что приятно упражняться в добродетелях, — это возвышает нас в собственных глазах. Но куда труднее не льстить себе и идти путем самоукорения и покаяния. Смиренный был батюшка, кающийся.

«Это я, Господи, согрешаю»

Отец Трофим с родственниками
Отец Трофим с родственниками
«Только однажды я видела отца Василия в гневе. Служба уже закончилась, но какой-то приезжий человек попросил о. Василия побеседовать с ним. И вот стоят они у аналоя, а за спиной отца Василия одна особо добродетельная прихожанка — черная юбка до пят, увесистые чётки и черный платок «в нахмурку», — обличает монахов, которые сегодня не такие. Монах, мол, должен сторониться женщин, а отец Трофим подолгу беседует с ними. А инок Трофим был само целомудрие, но он вырастил и вынянчил на своих руках двух младших сестренок и привык опекать сестер в монастыре. Он так их и называл: «Сестренки мои, сестреночки!»

Дама громко осуждала отца Трофима, а отец Василий вдруг обернулся к ней и сказал в гневе: «Да кто вы такая, чтобы осуждать монахов?» А судьба этой женщины сложилась так — вскоре она отошла или почти отошла от Церкви, бросила тяжело больного мужа, меняла «бой-френдов». А десять лет спустя она приехала в Оптину — крашеная, общипанная, стриженная под «ежика». О своих падениях она рассказала мне сама, спросив удивленно: «Неужели отец Василий всё это предвидел?» И добавила сокрушенно: «Да кто я такая, чтобы осуждать монахов и хоть кого-нибудь осуждать?»

Сам отец Василий никого не осуждал. Если при нем вдруг начинались пересуды, он молча поднимался и уходил. О грехопадениях людей он знал больше, чем иные, выслушивая многое на исповеди. Но как же он сострадал этим немощным, несчастным людям! У него даже есть такой тропарь:

Вем, Господи, вем, яко биеши всякого сына, егоже приемлеши, обаче не имам силы слезы сдержати, егда зрю наказуемых чад Твоих; прости, Господи, и терпение с благодарением даруй.

Он писал в дневнике: «Это я, Господи, согрешаю». Записывал имена тех, кто у него исповедовался, и полагал в келье за них многие поклоны. Он молился о людях, как молится сейчас о нас в Царствии Небесном.

«Звонари требуются?»

«Вспоминаю второй день после Пасхи. На звоннице уже настелили новый пол — там ведь было всё залито кровью, а звонари были причастниками в тот день, их кровь смешалась с Кровью Христовой, поэтому так бережно снимали стружку, настилали полы. Но убили звонарей, и молчали колокола.

Отец Трофим на звоннице
Отец Трофим на звоннице
Мрачный был день. Небо в тучах. Моросит дождь со снегом. Вокруг звонницы, под немыми колоколами, стоит большая молчаливая толпа. И так тяжело на душе! Почему молчит Россия, кажется, не заметившая трагедии в Оптиной? В одних газетах много и подробно писали о мелкой заварушке в Африке, а об убийстве в России — ни слова. Зато другие газеты откровенно глумились — православные, мол, перепились на Пасху и перерезали друг друга. Были гадости и похлеще — даже вспоминать стыдно. Господи, да ведь в России никогда не плясали на гробах, а тут, не стесняясь, пляшут! Более того, две центральные газеты даже вступились за убийцу, ибо «общество не оказало ему моральной поддержки, а душа его металась». Как же это напоминает теперь ту ситуацию с «Пусси Райот», когда главными пострадавшими, достойными жалости, были объявлены именно кощунницы, и деятели культуры с жаром бросились их защищать. Особенно меня поразила позиция одной такой защитницы, именующей себя православной и пригрозившей пальчиком Церкви: дескать, если её начнут преследовать за столь смелое выступление, то — цитирую дословно — «я перейду в другую конфессию». Не умереть за свою веру, как это делали мученики, но сменить её на нечто более комфортное.

Два дня молчали колокола Оптиной. А мы мокли под дождем и, потупясь, стояли у звонницы, не замечая, как двор монастыря заполняется людьми. И вдруг толпа расступилась. От ворот летящим шагом шел молодой инок — а он был чем-то похож на Трофима, такие же огромные голубые глаза, светлые длинные волосы и этот знакомый быстрый Трофимов шаг. Инок очень спешил и, ступив на звонницу, спросил немую толпу: «Звонари требуются?» И ударил в колокол!

И тут же хлынули на колокольню люди — оказывается, все монастыри прислали своих лучших звонарей! Сорок дней звонила, не умолкая, Оптина. И почему-то вдруг вспомнился тогда тот знаменитый смоленский колокольный бунт, когда после революции большевики захватили и закрыли собор, а на заводах и фабриках объявили забастовку. Гудели фабричные гудки, гудели паровозы,— и народ бежал к собору. На ступеньках собора дежурили пулеметчики, не успевшие захватить только колокольню. И вот что происходило. Вбегал на колокольню звонарь, звонил и падал расстрелянный. Потом, перекрестившись, выбегал из толпы следующий: «Господи, благослови!» И тоже шел на смерть за свою веру.

«Истина тогда ликует, когда за нее умирают», — говорил преподобный Севастиан Карагандинский. И было нам дано ликование об истине, когда по молитвам Оптинских мучеников наши родные, ближние и дальние обретали веру в Господа нашего Иисуса Христа».

Об одной ошибке

«Мне не раз говорили, что нельзя называть убиенных Оптинских братьев новомучениками, поскольку они еще не канонизированы. Согласна, нельзя. Но вот уроки мартирологии — в древности не существовало чина канонизации мучеников, и их причисляли к лику святых на основании акта о мученичестве, подписанного свидетелями. Но в нынешние времена это как-то не принято. И я как свидетель мученической кончины Оптинских братьев разрываюсь между канонами древними и новейшими.

Не я одна разрываюсь. Даже такие известные пастыри нашей Церкви, как например, протоиерей Александр Шаргунов, тоже «ошибаются» и говорят: «это новомученики». И ошибки такого рода промыслительны, ибо канонизации всегда предшествует народное почитание. Так было с преподобным Серафимом Саровским, которого еще задолго до канонизации в народе считали святым. То же самое происходит в Оптиной пустыни, куда едут люди со всей Руси, чтобы помолиться у могил Оптинских братьев и попросить их о помощи. О том, как помогают людям иеромонах Василий, инок Трофим и инок Ферапонт, рассказывают теперь многие. Да, они еще не канонизированы, но у многих есть очень точное чувство, что они уже прославлены у Господа».


Рассказы Нины Павловой
записала Анастасия Рахлина
Фото: Оптина.Ru


Для того, чтобы оставить комментарий, вы должны зарегистрироваться и авторизоваться на сайте
Сменить пароль
Забыли пароль
Если вы забыли пароль, введите E-Mail.
Контрольная строка для смены пароля, а также ваши регистрационные данные, будут высланы вам по E-Mail.
Авторизация
Авторизуйтесь через:
Используйте вашу учетную запись VKontakte для входа на сайт.
Используйте вашу учетную запись на Twitter.com для входа на сайт.
или заполните форму ниже:
Забыли пароль
Регистрация
Для получения возможности подписаться на новости сайта, оставлять отзывы и комментарии, иметь доступ к специальным разделам Вы можете бесплатно зарегистрироваться на сайте.