Буквально сразу после Октябрьской революции 1917 года большевики начали проводить ожесточенную антирелигиозную политику. Русской Православной Церкви была объявлена война не на жизнь, а на смерть. Уже в первые два месяца их нахождения у власти был принят целый ряд антицерковных декретов. Об антирелигиозной политике большевиков в целом, о том, как она изменялась на разных этапах существования советского государства, мы беседуем с доктором исторических наук, ведущим научным сотрудником Научно-исследовательского отдела новейшей истории РПЦ Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Андреем Александровичем Кострюковым.
– Андрей Александрович, с чего вообще начиналась антицерковная политика большевиков?
– Ее зарождение и оформление в некую доктрину относится еще к XIX веку. Среди социалистов не было согласия по поводу того, что делать с религией, когда они придут к власти. Было, например, мнение, озвученное Вильгельмом Либкнехтом, что религия отомрет сама собой как пережиток и борьба с ней не нужна. Иначе смотрели на религию последователи Ульянова-Ленина, считавшие, что с ней необходимо бороться. Разделение марксистов на «меньшевиков» и «большевиков» на II съезде РСДРП в 1903 году произошло среди прочего и на этой почве. Если меньшевики во главе с Ю. Мартовым считали, что в партии могут быть и верующие люди, то для ленинцев это было категорически недопустимо. Конечно, если бы к власти в 1917 году пришли умеренные социалистические фракции, вполне возможно, что гонения на Церковь не были бы столь масштабными.
Что касается Ленина, то его отношение к религии изначально было жестким. Борьба с ней была необходимым условием построения коммунистического общества. В своих статьях, написанных задолго до 1917 года, Ленин настаивал, что коммунист обязан бороться с религией, что это азбука марксизма и материализма. Новое общество без борьбы с религией просто не мыслилось.
В 1918 году большевики запретили все другие партии, остались только коммунисты. Все мы прекрасно знаем: сделать в Советском Союзе внушительную карьеру, не будучи членом коммунистической партии, было просто невозможно. Редчайшие исключения могли быть разве что в сфере науки и искусства. А дальше схема простая: на словах декларируется, что верующим предоставлена свобода, на деле вся руководящая вертикаль не только атеистическая, но и явно враждебная вере в Бога. И любой самый мелкий начальник обязан отчитываться, насколько успешно ведется антирелигиозная агитация. В случае, если жестокость приводила к массовому недовольству, становилась известна за границей, всегда можно было заявить, что это всего лишь «перегибы на местах».
– Но у большевиков тоже была фракция «богоискателей», в которую входили такие видные коммунисты, как Луначарский и Богданов.
– Да, такие идеи в коммунистическом лагере существовали, вытравить их было не так просто. Однако Ленин крайне негативно высказывался по этому поводу. Хорошо известны его слова из письма Максиму Горькому о том, что «всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыносимейшая мерзость и самая гнусная зараза». «Богоискателей» терпели до какого-то времени, но в целом такое вольнодумство не допускалось. В 1919 году Ленин прямо высказывался за изгнание из партии тех членов, которые участвуют в религиозных обрядах. Тот же Луначарский со своими идеями был необходим для придания новой власти некоего человеческого облика, для привлечения интеллигенции, однако и этот деятель в скором времени уже участвовал в общественных диспутах, выступая против Церкви.
– А с чего конкретно началась антицерковная политика большевиков? С каких декретов или действий?
– Сложно сказать, сколько антицерковных декретов было всего, поскольку декреты издавались и Советом народных комиссаров, и отдельными Наркоматами, причем не все из них опубликованы в сборниках советских законов. Что-то публиковалось в периодической печати. Кроме того, некоторые декреты и постановления не были напрямую направлены против Церкви, но по ней тоже били. Среди подобных законов можно назвать декрет II съезда Советово земле от 27 октября 1917 года. Согласно его положениям, конфискации подлежали не только помещичьи, но и церковные земли.
Другой декрет, от 18 декабря 1917 года «О гражданском браке», тоже не был напрямую антицерковным, но фактически он был именно таким: теперь у Церкви, в соответствии с этим законом, отнимались права регистрации актов гражданского состояния и передавались государственным органам.
А затем подобные законы, прямо или косвенно уничтожавшие Церковь, пошли один за другим. В декабре 1917 года было принято постановление Наркомата просвещения о передаче всех духовных учебных заведений в его ведение. Все учебные заведения теперь не подчинялись Церкви, и это фактически убило духовные школы, которые стали закрываться уже с 1918 года. Конфискация имущества лишила Церковь и помещений семинарий и духовных училищ. Попытки Церкви договориться, например, о преобразовании Петроградской духовной академии в богословский факультет местного университета были неудачны. Что оставалось? Открывать нелегальные духовные учебные заведения. А за это уже можно было получить срок, что неоднократно и случалось.
В январе 1918 года было упразднено военное духовенство. В одном из документов довелось встретить такую характеристику военных пастырей: «святые вороны-дармоеды». Но свято место пусто не бывает: на место военных священников пришли комиссары.
В то же время вышло распоряжение наркома общественного призрения Александры Коллонтай о конфискации помещений Александро-Невской лавры, что встретило массовое сопротивление верующих. Тогда появился один из первых наших новомучеников – священномученик Петр Скипетров, убитый красногвардейцем.
Наконец, самый известный антицерковный декрет – «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви» от 2 февраля 1918 года.
Андрей Кострюков
– Каково было его содержание?
– В соответствии с этим декретом, преподавание и обучение религии разрешалось теперь только в частном порядке. Церковь как организация была лишена прав юридического лица и прав собственности, для государства она не значила теперь ничего, становилась фактически нелегальным органом. Приходские общины должны были теперь регистрировать свои приходы, просить у государства конфискованные здания храмов.
– Но была же, наверное, Церковь юридическим лицом? Или не была?
– Легальность в последующие годы как раз и была приманкой государства для церковных деятелей с целью заставить их следовать своей политике. Соглашавшиеся на компромисс откалывались от Церкви, что государству было только на руку: о необходимости раскола Церкви выступал среди прочих печально известный глава ЧКДзержинский. Отчасти именно легализацией купили и обновленцев, и григориан. В 1927 году путем компромисса был вынужден пойти и заместитель Патриаршего местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский). Цель большевиков была в том, чтобы добиться от Церкви не только лояльности, что уже было достигнуто при Патриархе Тихоне, а именно согласия следовать за государством и выполнять его распоряжения, в том числе и внутрицерковные. Известная «Декларация» 1927 года была видимым шагом в этом направлении, на самом же деле проблема была не столько в «Декларации», сколько в новой политике, в том числе и кадровой. При этом легальности Московская Патриархия так и не получила: единственным шагом навстречу со стороны государства стала лишь справка, разрешающая работу временного патриаршего Синода.
– А когда были получены права юридического лица, так что можно было, например, держать на балансе имущество и т.д.?
– Русская Церковь получила права юридического лица только в 1991 году в соответствии с законом «О свободе совести и религиозных организаций».
– До этого у Церкви были какие-то свои административные помещения?
– Административные помещения, конечно, были. На местах епархиальные управления действовали обычно при храмах. В Москве было двухэтажное здание Московской Патриархии в Бауманском переулке между станциями метро «Бауманская» и «Красносельская», где жил и трудился митрополит Сергий. К сожалению, здание было снесено, хотя могло бы стать помещением для замечательного музея. Но сама по себе Русская Православная Церковь в советские годы права юридического лица не имела.
– Упомянутые вами декреты касаются дезорганизации Церкви. А с какого времени началось ее физическое уничтожение?
– Первый канонизированный мученик, пострадавший от новой власти, – протоиерей Иоанн Кочуров – был расстрелян в Царском Селе уже 31 октября 1917 года. Волны гонений шли по нарастающей. Сначала – «красный террор», где священника могли убить для устрашения населения либо в качестве заложника. Советская пропаганда прямо ставила духовенство в один ряд с классовыми врагами – буржуазией, дворянами, офицерами, «кулаками». А на местах рассуждали так: раз священник относится к стану классовых врагов, то почему он еще жив? И пастырей нередко ликвидировали по решению местных советов только за социальное происхождение.
Было огромное количество случаев, когда красноармейцы или «красные партизаны» (часто попросту бандиты – сейчас уже и разобрать невозможно, поскольку в СССР их тоже героизировали), занимая село или входя в монастырь, попросту расстреливали и священников, и монахов, даже не разбираясь в их политических предпочтениях.
Бывали случаи, когда священников защищала паства. Яркий пример – священноисповедник Георгий Коссов, духовный сын преподобного Амвросия Оптинского. Он много сделал для крестьян: построил школу, приют для девочек-сирот. Да и святость его была очевидна – отец Иоанн Кронштадтский советовал обращаться к отцу Георгию. И попытки арестовать этого пастыря проваливались: народ вставал на его защиту стеной. Хотя от ареста в конце 1920-х годов праведника это не уберегло, все же он умер своей смертью. А вот любимый петроградской паствой протоиерей Философ Орнатский, арестованный в 1918 году, мученической смерти не избежал. Толпы народа, пришедшие к зданию ЧК, так и не смогли добиться его освобождения.
В целом в годы гражданской войны погибших за веру было около 10 000 человек.
– Простите, эти страшные данные за какие годы?
– Это годы «красного террора» и гражданской войны, примерно до 1921-го.
– Затем ситуация улучшилась?
– Можно сказать лишь о небольшом затишье перед 1922 годом. А затем голод начала 1920-х годов, унесший жизни 5 миллионов человек, и изъятие церковных ценностей. В народе говорили, что страшный голод является наказанием за осквернение властями мощей в 1919 году. Были и рациональные объяснения: грабительская продразверстка, вследствие которой крестьяне начинали меньше сеять («Зачем, если все равно отдавать?»); массовое изъятие лошадей – и не на чем стало пахать. Наконец, погодные условия. Ужасы этого голода описаны в книге А. Неверова «Ташкент – город хлебный». В начале 1920-х годов правда еще прорывалась, представить, что подобная книга была бы издана при Сталине, просто невозможно. Там показана постоянная смерть, которую мальчик видит в своей деревне. Потом он едет в Ташкент за хлебом и по дороге тоже видит смерть: умирают дети, взрослые. Его постоянно высаживают из поездов, но он добирается до Ташкента, а потом возвращается домой к умершей семье. Недаром эту книгу высоко оценивал Франц Кафка.
При этом грабить Церковь необходимости не было: в годы страшного голода коммунистическое государство находило средства для помощи своим боевикам по всему миру. И что еще печально, церковные ценности голодающим не помогли. Собрать золото и серебро, переплавить, продать за границу – все это дело небыстрое. В основном же церковное серебро пошло на чеканку монет.
И зачастую неважно было, сопротивляется священник изъятию ценностей или нет. Преподобномученик Макарий (Телегин) сказал правду, назвав членов комиссии грабителями. И был убит. А священномученик митрополит Вениамин Петроградский не препятствовал изъятию ценностей, но был расстрелян и он.
Но изъятие ценностей – полбеды. В 1922 году ГПУ создает обновленческий раскол. Священника ставили перед выбором: становиться раскольником или подвергнуться репрессиям. Известны случаи, когда арестовывали только за факт поминовения Патриарха Тихона. В некоторых регионах в раскол вовлекли практически все духовенство. К сожалению, история обновленчества подается у нас слишком схематично, а сами раскольники – как не представляющими большой опасности. На самом деле это было не так: и сторонников скандальных реформ было немало, и белых священников, желавших управлять Церковью. А в довершение ко всему поддержка раскола государством. Только представим: Патриарх в заключении, митрополит Петроградский Вениамин расстрелян, Патриарший местоблюститель митрополит Агафангел изолирован в Ярославле, по всей стране верное Патриарху духовенство арестовывается. И если бы не компромисс, на который пошел святитель Тихон в 1923 году, судьба Поместной Русской Церкви могла бы быть еще более печальной.
(Окончание следует.)